Под слоем песка

Это старый и, наверное, по-юношески наивный рассказ, который я написала еще в период нащупывания стиля. Не для сторого суда, а для того, чтобы поделиться.

Обычно утро начинается у людей непримечательно. Они встают, выпивают чашку чая или кофе, смотрят в окно или смартфон, выгуливают собаку или гладят кошку и отправляются по делам или остаются дома. В общем-то, набор утренних действий не слишком пестрый.

Соня не заметила, как допила кофе. Она задумчиво опрокинула кружку в рот, глотнула землистой гущи и сморщилась.

Она жила одна, и каждый день, вторя предыдущему, освещал одни и те же декорации ее жизни.

Раньше они гнездились с сестрой, но год назад на ней женился привлекательный иностранец с обилием жемчуга в беспрестанно хохочущем рту. После отъезда Кати и без того не богатые событиями Сонины дни вовсе побрели, как под надзором конвоя. Но ее тяготило не уединение, а разрушение привычного уклада.

Перетерев зубами кофейный помол, Соня решила навестить старый домик отца. В детстве они с сестрой часто отдыхали в поселке, куда переселился отец с новой женой. Мать девочек не возражала. Она говорила: «Незачем торчать в душном бетоне, если можно провести лето на природе!» В то время у нее происходил новый роман, и она была совершенно не против длительного отсутствия дочерей.

Их лето начиналось так: Кате вручали сумку, совали под мышку младшую сестру и махали уезжающему автобусу.

Соня обожала смотреть в окно. Она забиралась на колени к Кате, чтобы было лучше видно.

— Не топчись, платье помнешь! — прикрикивала старшая сестра.

И Соня неохотно сползала, чтобы через минуту вскарабкаться снова.

Дорога до приморского поселка неблизкая. И хотя туда теперь ходят электрички, Соня решила поехать на автобусе. Как раньше.

Она завернула в фольгу пару бутербродов, откопала среди белья купальник, заколола волосы, чтобы не потела шея, и поехала на автовокзал.

В детстве путь до поселка казался бесконечным. Насмотревшись в окно, Соня начинала скучать. Она воображала, что ее жизнь пройдет в этом автобусе. Она вырастет и прямо здесь выйдет замуж вон за того дядю, который, наверное, уже состарится. И сама она превратится в старушку и умрет, а автобус все будет катиться, откашливая на ходу ржавые детали.

— Соня, проснись! — Катя дергала ее за косичку. — Выходим.

…В наушниках бухтел какой-то профессор, рассказывая о средневековой Европе. Эти лекции хранились в плеере специально для путешествий, чтобы с пользой коротать время. Но образовательного эффекта не получалось — приглушенное бормотание затягивало Соню в дремоту, вязкую и чуткую, как любой дорожный сон.

В доме все лежало на своих местах. Отец время от времени проведывает жилище, но после смерти тети Ангелины никогда не ночует здесь.

В отключенном холодильнике Соня обнаружила уксус и томатный соус. На полках вперемешку с пылью и жучками хранилась крупа. В маленькой комнате, где они жили с сестрой, спала на кровати жирная муха. Соня прогнала насекомое, и ей даже показалось, что муха оставила вмятину на покрывале.

Дом пах сырым деревом и затхлостью. Соня распахнула двери и окна, чтобы продуть помещение. Сквозняк притащил нагретый ветер и песчаную мелочь. Катя никогда не ощущала песка в воздухе, а Соня даже во сне чувствовала, как пляшет по комнате карамельная взвесь.

Соня намочила тряпку и стала прохаживаться с ней по всем комнатам, где-то протирая пол, где-то — мебель. На удивление, тряпка впитывала не слишком много грязи. Наверное, отец заезжал совсем недавно.

Она кинула тряпку в мусорное ведро и отправилась к морю. Солнце растянулось над самой макушкой плоским блином. Оно не пекло, а выпекало. Соня накинула футболку на плечи, чтобы не поджарить их.

Бледная кожа Сони никогда не загорала. Она вспыхивала и через несколько дней сползала с тела чешуйками полиэтилена. А Катя смуглая, как греческая сборщица винограда. Раньше Соня часто клала свою руку, из-за выступающих голубых жил похожую на карту водных артерий, рядом с рукой сестры, чтобы оценить степень загара. Разница была, как между сырым тестом и крепко заваренным чаем.

Соня увидела море. Оно вдавилось в сушу и отражало пространство, как исполинский жестяной поднос. Соня потрогала воду, она показалась ей чересчур холодной, и девушка передумала купаться. Огромная чаша соленой воды нагревается долго, не то что суп на плите. К тому же жаркая погода установилась только на прошлой неделе.

Девушка разулась, но сразу пожалела об этом — раскаленный песок ужалил ступни. Соня опять нырнула в туфли. Она немного побродила по пляжу, отыскивая глазами старых знакомых, но никого не обнаружила. Пляж вообще пустовал, и не сказать, что это ее огорчило. Только один человек находился в пределах видимости Сониных близоруких глаз. Это был мужчина, красивый ли, молодой — рассмотреть невозможно, к тому же свет наполнил глаза мылом. Незнакомец купался. Она видела, что он вроде бы помахал ей из воды, но решила: показалось. Соня никогда не принимала на свой счет знаки мужского внимания, потому что считала себя воплощением несуразности.

Красивой всегда называли Катю, Соне же доставались утешительные комплименты: «славная», «хорошенькая». Когда детский фарфор облетел с Сониного лица и на его место приземлились зудящие прыщики, девочка и вовсе лишилась статуса «славной». С тех пор она привыкла считать себя второсортной девицей семейства Щукиных.

Соня почувствовала слабое головокружение и отправилась домой. Не хватало еще в первый день получить тепловой удар.

А мужчина выбрался на берег и пристроил ко лбу козырек мокрой ладони. Ему стало любопытно: что за неизвестная гостья забрела в эти места? Чужие сюда приходили редко — пляж маленький, заросший со всех сторон разномастной порослью частной архитектуры.

Он приезжал в поселок каждое лето: сначала на каникулы, теперь в отпуск. Раньше здесь жила его тетка, но она состарилась, и ее перевезли в город. Сейчас в теткином доме хозяйничала ее старшая дочь.

Жизнь в поселке брела сонно, но все же это было не полуобморочное состояние, а приятная дрема. Ему здесь нравилось. Он охотно помогал сестре, а в свободное от хозяйства время брал лодку и приноравливался в рыбаки. В последнее время ловилось неважно — то ли отливы, то ли жара, то ли еще какие фокусы, но он все равно любил отколоться от иссушенной земли и, оставшись один на один с водной толщей, глядеть, как взблескивают монетками гладкие рыбьи бока. Однако сегодня с самого утра разразилась чудовищная жара, и о рыбалке не могло быть и речи. Поэтому мужчина чинил в душном гараже садовую тележку, периодически бегая к морю, чтобы освежиться. Как раз в одну из таких «пробежек» он заметил Соню и приятельски ей помахал, потому что, как уже было сказано, чужой едва ли мог оказаться на этом пляже.

На самом деле, они были когда-то знакомы. Просто подхваченная календарным гребнем, память имеет привычку рассыпать образы, числа, имена, лица… Конечно, многие из нас, не полагаясь на время, сами ищут повод «раззнакомиться» с человеком и находят тысячи разных причин с ним не здороваться. Однако в таком случае между ясностью и забвением простираются не годы, а всего лишь одно короткое желание: «забыть».

В общем, он ее не узнал. Не разглядел, да и виделись они в последний раз еще в детстве. Зато он отлично помнил историю их знакомства.

В то утро тетка накормила племянника завтраком и отпустила на море. Он тогда зачитывался книгой «Искусство боя на мечах» и носился всюду с оструганной палкой, нападая на кусты и деревья или просто размешивая створожившийся от сырости и соли воздух.

Мальчик спешил на пляж, перепрыгивая босыми ногами коряги и острые камни. Он мечтал потренироваться в одиночестве и рассчитывал, что в такую рань соседи еще не приволокутся на море.

Тут перед ним из кустов, где зарастала малопривлекательная колючая тропка, выпорхнули две девочки и пошли впереди. Наверное, это были сестры. Старшая аккуратно ступала по изодранной кореньями дорожке. Ее белое платье, взбитое рюшем, выглядело слишком нарядно, и мальчик сообразил, что девочку только что принес сюда городской автобус.

Мальчишка залюбовался ею. На горчичные плечи прилипает распушенная от влаги пшеница волос. Поясок дважды обнимает узенькую талию. Длинные ноги цвета овсяного печенья обуты в светлые сандалии. Правда, сандалии довольно увесистые, будто полную изящества картину решил испортить неряшливый художник. Но мальчик прикинул, что только благодаря тяжести этой нелепой обуви эфирное тело девочки все еще находится на земле, а не парит где-нибудь под облаками.

Он проводил сестер до самого пляжа. Прекрасная девочка ни разу не обернулась, чтобы полюбопытствовать: кто это там, сзади, тащится? Зато младшая все крутила головой, стараясь разглядеть незваного сопровождающего. Но она не интересовала мальчика — он был полностью поглощен ее сестрой. Он лишь отметил про себя, что младшая — упитанный ребенок с кривыми косичками.

Девочки расстелили покрывало. Младшая сразу поскакала к воде и с визгом плюхнулась животом в напитанную рассолом полосу прибоя.

Мальчик устроился от девочек на почтительном расстоянии. Наваждение прошло, и он уже собрался поупражняться в боевых искусствах, но тут обнаружил, что таращится на сестер. Вернее, на одну из них. Он сдался и решил подкрасться поближе.

Старшая девочка искупалась и растянулась прямо на берегу. Младшая копошилась рядом, собирая в ладошки песок и вытряхивая его на сестру. Сухие зерна приглушали глянец кожи и делали ее похожей на обсыпной рогалик. Мальчик сглотнул слюну: он проголодался, но не мог уйти домой не узнав, где живут сестры.

Эфирная девочка продолжала нежиться на песке. Но если ее загар под пробуждающимся зноем только настаивался и темнел, то малышка уже зажаривалась: живот и щеки у нее покраснели. Старшая наконец обратила внимание на младшую и громко отругала ее за то, что она после купания не намазалась кремом. Пока малышка хныкала, девочка собрала вещи, и они отправились с пляжа. Но когда мальчик, выдерживая шпионскую дистанцию, последовал за ними, краснощекая девочка обернулась и пристально посмотрела на него. То же самое проделала и ее сестра. От смущения мальчик до краев наполнился кипятком и, опустившись на корточки, принялся разглядывать ничем не примечательный валун. Когда жаркий ступор закончился, и он осмелился поднять глаза, девочек уже не было.

Он вернулся домой, а вечером снова побежал на пляж, но в этот день сестер он больше не встретил.

В музее Сониной памяти тоже хранились черепки того далекого лета. Она помнила, как сильно обгорела на берегу в первый день каникул и потом целых три дня сидела в сметане. А на четвертый день не слезала с горшка, потому что той самой сметаны объелась.

Соня помнила и странного мальчугана, который всюду преследовал их с Катей. Он всегда маячил неподалеку, но близко не подходил. Конечно, Соня влюбилась в это ненавязчиво-назойливое привидение, допуская, что мальчик увлечен вовсе не ей и осознавая безответность чувств.

Каждый раз, набрасывая сачок своих глаз на мальчишескую фигурку, Соня принималась соблазнять. Сестра научила: медленно поправить волосы, приподнять плечико, надуть губки. Соня репетировала даже в туалете. Но когда лавина кокетства в очередной раз не подмяла паренька и не подтащила его к Сониным ногам, малышка стала упрашивать сестру, чтобы та пригласила его с ними поиграть. Катя развеселилась.

— Зачем нам этот дурачок? Пусть играет со своей палкой, — сказала она.

Соня даже хотела подойти к мальчику и доложить ему, что у Кати в городе есть парень, и чтобы он не слишком-то рассчитывал на ее интерес. Может, тогда он в конце концов обратит внимание на Соню? Но одно дело — кокетничать издали, и совсем другое — приблизиться к объекту обожания. Соне не хватило отваги. Тогда она поняла, что у мальчика тоже недостаточно смелости, поэтому он застенчиво стережет Катю и никак не подружится с ней.

Но однажды Соня увидела, как сестра говорила с этим мальчиком. И после той беседы он пропал.

Соня запомнила тот день на удивление подробно: у нее разболелся живот, и Катя отправилась на море без «довеска» — так она называла сестру. Малышка немного полежала в кровати, потом заскучала, пожевала отстающий краешек обоев, и когда тетя Ангелина принесла ей мятный чай, ребенок — в панамке и с пластмассовым ведерком — стартовал догонять сестру.

Малышка помчалась на пляж. Добравшись, она увидела: к сестре подошел их давний сторож и что-то ей сказал. Та ответила. Соня не могла слышать разговор — прибой сметал любой посторонний звук. Их диалог был коротким, словно мальчик поинтересовался, который час. И только.

— Что ты ему сказала? — пытала Катю младшая сестра. — Что он сказал?

— Ничего особенного. Что он Матвей.

— Ты его обидела!

— С чего ты взяла?

Но Соня надулась и не разговаривала с Катей несколько дней, пока тетя Ангелина их не помирила.

Спустя много лет Соня спросила у Кати, о чем она в тот день говорила с соседским мальчишкой? Но Катя так и не вспомнила. А может, не захотела вспоминать.

Ночь заколола мантию лунной брошью. Даже почернев, небо продолжало вариться. Духота не давала спать. На столе прибитым овалом лежал свет маленькой лампы. Соне неуютно было погружаться в беззвучие и темноту, слишком говорливым был когда-то этот дом.

Она лежала и смотрела, как с потолка ей на лицо падает песок. Когда она открыла глаза, в окне просвечивало утро.

Соня пришла на пляж. Сверху бодали друг друга вывернутые наизнанку подушки облаков, а внизу то и дело сползал с берега край морского одеяла.

— Доброе утро, — голос раздался прямо за Сониной спиной. — Море не такое спокойное, как вчера.

Из-за привычки мешаться рядом с чужими людьми она помедлила, прежде чем повернуться к хозяину приветствия. Рядом с Соней стоял молодой мужчина вполне приятный на вид. Он широко улыбался.

— Здравствуйте, — ответила Соня.

— Это я вам махал вчера. Видел, как вы воду потрогали, но не стали купаться. Холодная?

Соня еще больше смутилась.

— Холодная.

Мужчина зачем-то рассмеялся.

— Меня зовут Матвей. Живу вон там, где торчит оранжевая крыша, — и он махнул рукой вправо.

— Я Соня.

— Вы приехали в гости? Или купили дом?

— Можно сказать, что в гости. К пыли и насекомым.

Матвей не собирался навязываться в собеседники. Он понял, что девушка отчего-то печальна, и решил, что в его компании она не нуждается. Он извинился за глупые вопросы и ретировался.

А Соня, убедившись, что малознакомец ушел, сбросила футболку, зачерпнула воздуха и погрузилась в оцинкованную воду.

Весь день было парко, будто поселок накрыли целлофановым пакетом. Дымились цветы, крыши, люди, заборы. К вечеру небо покраснело, как воспаленное горло. Когда солнце увязло в горизонте, из мочалки облаков брызнул дождь.

Соня наблюдала, как волны заглатывают берег. Взбитая с песком и донной мутью вода напоминала квас. Пахло водорослями и рыбой.

— Может, лучше не гулять по пляжу в такую погоду?

Девушка увидела Матвея.

— Я слышал гром. Сюда идет гроза, так что лучше убраться отсюда.

— Мне нравится смотреть, как вода падает в воду.

— Мне тоже.

Они молча постояли несколько минут, потом Матвей строго сказал:

— Все, идем.

И Соня подчинилась.

Они добрели до дороги, где в разные стороны расползались тропинки.

— Спасибо, дальше провожать не надо, — сказала Соня.

— Не буду, не волнуйтесь. Я вас не преследую, слово честного поселянина, — ответил Матвей и еле заметно улыбнулся. — Вы завтра чем занимаетесь?

— Утром открою глаза, вечером закрою. Но до конца не уверена.

— О, звучит страшно весело! Разрешите мне стать частью праздника? Приглашаю вас прогуляться.

— А если будет дождь?

— Не будет.

Соня согласилась, только попросила Матвея обращаться к ней на «ты». И он обещал.

Буря стихла еще в середине ночи. Утром омытая природа выглядела подкрашенной и фактурной.

— Я же говорил, что сегодня дождя не будет! — крикнул Матвей и воздел руки к небу. — Ибо я повелеваю штормами! — Он опустил руки и поправил рубашку. — На самом деле тетя научила меня предсказывать погоду.

Матей предложил подняться на высокий холм, откуда можно рассмотреть весь поселок. Девушка с трудом привыкала к его компании. Но проводить каникулы в одиночестве — даже для такого нелюдимого создания, как она, — совершенно безрадостно. Ей самой было противно, что человек должен вытягивать из нее слова, чтобы их времяпрепровождение казалось общением.

— Это только с виду холм… — переводя дыхание, произнес Матвей. — На деле целая гора!

Соня вытерла со лба пот и обернулась. Под ногами рассыпался поселок. Прореженная крышами и огородами земля уносилась к побережью. Раньше они с Катей любили здесь ото всех прятаться.

— Отсюда отлично виден мой дом. Вон сестра в саду, в розовом сарафане, видишь?

Соня прищурилась. В прямоугольничке, куда показывал Матвей, шевелилась розовая клякса.

— У тебя плохое зрение? — спросил он.

— Неважное. Но розовое пятно я вижу.

— Давай я угадаю, где ты живешь, — он приставил к глазам кисти рук, собрав их в «бинокль». — Вон тот, кирпичный, с красной крышей?

Соня отрицательно мотнула головой.

— Зеленый? С пристройкой?

— Не угадал.

Матвей превратил «бинокль» обратно в руки и потер глаза.

— Может, синий с флюгером?

Соня вздохнула.

— Отсчитай от синего влево три дома. Белый видишь?

— Какой белый? Вон тот, где голубой забор?

— Да.

— Белый, где круглое окошечко на чердаке?

— Ну да.

Матвей окончательно растерялся.

— А ты не Соня Щукина?

Соня кивнула.

— Ничего себе! А я не подумал даже! — он хлопнул себя рукой по лбу. — У тебя еще есть сестра, Катя. Верно?

— Есть такая сестра.

— Вот это да! — продолжал впечатляться Матвей. — Где она? Почему не приехала?!

Соня и раньше подозревала, что этот Матвей — тот самый пастушок, в которого она была влюблена много лет назад. Вот он, вырос. Пожалуйста. Перестал бояться девочек. Некрасивых — точно. И она выросла, и рядом нет божественной Кати, от ослепительного света которой выгорает даже ее собственная тень.

Ей ужасно не хотелось говорить о сестре. Всю жизнь все спрашивают только о ней. «Как там Катюша?» «Что нового у твоей сестрички?» Особо вежливые могут под конец беседы спохватиться: «Ну, а ты как, Сонечка?» И Катины ухажеры вечно орудовали через Соню: познакомь, передай, спроси. Даже ее нынешний муж сначала втерся в доверие именно к младшей сестре. После этого Соня решила вообще с мужчинами не связываться.

— Катя замужем, у нее двое детей.

Детей Соня выдумала со злости. Она смотрела, как киснет лицо Матвея. Захотелось столкнуть его с холма и наблюдать, как он укатится в море.

— Ну, конечно, — задумчиво произнес он. — Столько лет прошло, надо же… Ты знаешь, я, наверное, был немного влюблен в Катю. Тогда, в детстве. Я часто за ней следил — ничего не мог оригинальнее выдумать. Робел страшно. Рядом всегда был пухлый карапуз. Значит, он превратился в симпатичную девушку?

Соня не поняла, вопрос это или утверждение. Хотя больше похоже на подхалимство. Симпатичной ее назвать было так же сложно, как лягушку — пушистой.

Потом они оба долго молчали, а Соня смотрела, как море, все еще не пришедшее в себя после ночного шторма, сводит судорогой.

Затем они побродили наверху еще немного и договорились спускаться с другой стороны холма. По дороге им встретилась заброшенная могила. Соня вспомнила, что в детстве скорбное надгробие пугало ее. Особый ужас внушала дата смерти, полностью совпадавшая с датой ее рождения.

—Добрый день, Вениамин Павлович, — сказал Матвей.

— Ты его знал? — спросила Соня.

— Нет.

— Я родилась в день его смерти.

— Любопытно. Передал эстафету…

— Матвей, я про Катю немного приврала. Детей у нее нет, но она правда вышла замуж. Сейчас живет в Америке.

— Почему ты решила, что мне не все равно: есть у нее дети или нет? Кстати, почему именно двое?

— Она хочет двойняшек. Все удивляется, как игра в мою няньку не отбила у нее тягу к материнству. Но я бы не сказала, что была таким уж невыносимым ребенком. Тетя Ангелина называла меня «золотой девочкой». Наверное, только она меня и любила. Для всех остальных идеальной всегда была Катя.

На этот раз высвобожденных Соней предложений оказалось чудовищно много. Матвей боялся спугнуть ее откровенность. Он стоял рядом и старался не шуршать одеждой. Он чувствовал скованность, будто у его ног улеглось строптивое животное, которое он так долго и тщетно подманивал, чтобы погладить. Даже в висках засверлило.

— Идеальность противоречит природе, — сказал он, стараясь бережно подбирать слова, как заботливый доктор. — Твоя сестра тоже не идеальная. Даже у площади круга есть квадрат.

— Нет. Мне всю жизнь внушали, что она — совершенство, и я не могу думать по-другому. Я люблю свою безупречную сестру, а собственная второсортность меня бесит. Я каждый день вижу в зеркале посредственную рожу, слушаю посредственные мысли. А Катя, между прочим, пишет роман.

— Если кто-то пишет роман, это еще не говорит о том, что он гений. Это всего лишь означает, что он освоил письменность.

— Но ты ведь тоже — даже через тринадцать лет — ее помнишь.

— Помню. Детские влюбленности не забываются… Соня, ты думаешь, я расстроился? Это не совсем то. То есть совсем не то… — Матвей оборвал перо травы и принялся что-то из него плести. — У тебя бывает, когда одно воспоминание тянет за собой другие? Сначала они идут бледным фоном, а потом выступают на первый план. Когда ты сказала про Катю, я вспомнил, что тот год был в моей жизни, в общем-то, довольно печальным временем: родители развелись, мы с матерью переехали в другой город. Мне пришлось менять школу, искать новых друзей… Много чего тогда случилось, тормошить это сейчас не хочется…

Соня заволновалась, что расстроила Матвея. Скуднословие всегда ограждало ее от людей, а людей — от нее. Вот стоило ей отцепить язык от неба и произнести несколько фраз — все сразу завертелось против часовой стрелки.

— Я не хотела тебя огорчить… — попыталась оправдаться Соня.

— Ты боишься меня расстроить?

— Я много чего боюсь.

— Это нормально. Я тоже. Хотя иногда предпочитаю приберечь немного страха — заставляет взбодриться. Когда ничего не боишься — ни к чему не стремишься. Се ля ви…

— Странно рассуждать о жизни, стоя рядом с могилой, — заметила Соня.

— Где еще, как не рядом с умершими, думать о жизни? Весьма подзадоривает. Дает, знаете ли, неплохой стимул оставаться здесь, а туда, — Матвей указал пальцем себе под ноги, — не спешить.

Потом он протянул Соне пережатую узелками травинку.

— Здесь сказано: «Охотник рядом и скоро вернется». Тайный язык индейцев… Черт, забыл, какого племени. А может, индейцы здесь не при чем.

— Мне нужно освоить этот язык. Вести беседу обычным способом я не мастер…

Матвей засмеялся, но тут же осекся.

Соня протолкнула тайное послание в карман, затем шагнула к надгробию и склонилась над ним.

— Любим, скучаем, скорбим, — шепотом прочитала она, отодвигая пальцами косматое разнотравье, как занавеску. — Интересно, скорбит ли кто-нибудь до сих пор?

Какое-то время Соня постояла рядом с надгробием, размышляя о чем-то. Затем, нащупывая кедами ступени из растительных лохмотьев, поскакала вниз. Склон вдруг ошалел и угрожающе свесился, и Матвей, догнав девушку, дал ей руку. Ее ладонь оказалась прохладной, несмотря на варкое, как кухонная сутолока, марево безоблачного дня. Матвей подумал, что лучи, царапая Сонину кожу, должно быть, постепенно гасятся в ее молоке и теряют способность проникать в тело, нагревать его. Эта неожиданная метафора привлекла в голову мысль о Кате — длинноногой смуглянке с выступающими камушками позвоночника на глянцевой спине. Он ведь и правда долго ею грезил, упрашивал мать отпустить его к тете. А теперь то время напоминает халтурный фильм — скверный монтаж, прыгающие кадры, бестолковый сюжет. Ничего не поделаешь — прошлое. В тысячи слоев обмотанное пленкой из дней. Но сейчас он держит за руку Катину сестру. Или нет. Какая, к черту, Катя? Он держит за руку Соню — задумчивую, немного печальную, с растрепавшимися под заколкой волосами и проступившим мелом на ссохшихся губах.

Когда они спустились, он сказал:

— Я не понимаю, зачем тебя сравнивать с сестрой. Ты — исключительная. И очень красивая.

На щеках у Сони вздулись помидоры. Однако смущение было не очень заметно, потому что солнце, опередив Матвея, уже наставило на девичьем лице красных пятен.

Вечером они немного покатались на лодке, а на следующий день Матвей обещал взять Соню с собой на рыбалку.

Перед тем, как проститься, Соня — хотя она все еще немного стеснялась Матвея — спросила:

— Ты ведь однажды разговаривал с Катей, а потом мы больше не видели тебя. Твое исчезновение как-то связано с тем, что она тебе наговорила?

— Кажется, я сказал «привет» или вроде того. Сколько лет тебе было? Удивительно, что ты это помнишь!

— И куда же ты пропал тогда? Я думала, ты на Катю рассердился…

Матвей нахмурился и произнес:

— Мать сообщила, что забирает меня из поселка: она не хотела, чтобы я жил у отцовой сестры. Я сильно переживал, потому что любил тетю, и вообще, мне нравилась моя здешняя жизнь… Тогда я впервые почувствовал отчаяние из-за неизбежности судьбы. Терять было нечего — я решил познакомиться с Катей, хотя уж стоило прощаться. Робость просто испарилась. Поразительно, правда? Одни эмоции вытеснили другие.

— А я вообразила, что она тебя расстроила. Мы с ней даже поругались тогда… А оказывается, все так просто.

— Вообще все просто. Главное, не переборщить с философией, — заметил Матвей.

Весь оставшийся вечер Соня бродила по дому и улыбалась, вспоминая прошедший день. От усталости она не чувствовала ног, но не могла перестать двигаться. Ей казалось, что, как только она ляжет, бегущие под куполом черепа впечатления опрокинут ее на пол.

Уже отстучала полночь, когда она наконец свалилась в постель. За полсекунды до того, как сознание высквозило прочь через щелку слипающихся век, написала Катя.

«Сонь, ты в Л-ске? У тебя там все хорошо?» — интересовалась она.

Вялыми пальцами, собирая глазами разбредающиеся буквы, Соня набрала ответ: «Откопала старое платье…». И провалилась, так и не дописав сообщение.

Ей снилось: она стоит на том самом склоне холма, по которому днем они бродили с Матвеем. Перед ней могила, обернутая в рубище из тугой зелени, как бродяга в тряпки. В руках у Сони тяжелый молоток. Она начинает усердно долбить по надгробию и сбивает с него процарапанную в бетоне дату смерти. Траурное крошево цепляется за ветер, несется к морю и там, обращаясь в песок, оседает на берег. И суша принимает горькую взвесь, но не тухнет, а вспыхивает и охрится.

Соня дремлет и ощущает сквозь сон, как новорожденный песок ныряет в форточку и щекотной пудрой посыпает ее шершавое, нарезанное на прозрачные лоскуты изъеденное ультрафиолетом тело.

На следующий день она первый раз в жизни поймала рыбу, но, конечно, тут же ее отпустила.